belletrist_2 | Классика и беллетристика (Reply)

Оригинал взят у

e_lsalvador в Классика и беллетристика

Рецензия на книгу Гурвича «Беллетристика в русской литературе XIX века»

Прочитал книгу Гурвича И.А. «Беллетристика в русской литературе XIX века», 1991 год, Издательство Российского Открытого Университета.

Среди множества интересных тем выделю две: писатели «первого и второго ряда» и последователи «великих» писателей.

Автор рассматривает функционирование литературы в контексте ее подразделения на высокую и низкую, а также промежуточную – беллетристику, то есть, не настолько оригинальной, как «высокая» литература, но и не настолько шаблонная, как «низкая».

Считается, что "помимо высокой литературы есть лучшие писатели беллетристики», которые называются "писателями второго ряда". Например, если к «первому ряду относятся Пушкин, Лермонтов, Толстой, Чехов, Горький, то ко второму можно отнести Писемского, Хвощинскую, Щеглова, Бежецкова.

И вот какой интересный пример перехода автора из одной категории в другую. Николай Лесков, автор «Очарованного странника», «Леди Макбет Мценского уезда» современниками считался писателем второго ряда из-за внимания к сюжету («увлеченность анекдотичностью»), но превратился в классика русской литературы (писатель первого ряда) после положительной оценки Горьким в 1920-х годах:

«Как художник слова Н. С. Лесков вполне достоин встать рядом с такими творцами литературы русской, каковы Л. Толстой, Гоголь, Тургенев, Гончаров. Талант Лескова силою и красотой своей немногим уступает таланту любого из названных творцов священного писания о русской земле, а широтою охвата явлений жизни, глубиною понимания бытовых загадок её, тонким знанием великорусского языка он нередко превышает названных предшественников и соратников своих». М. Горький

Или, пример эволюции наоборот. Алексей Писемский ныне практически забытый в 1850-1860 считался писателем на уровне Гончарова, Островского, Тургенева.

Второй интересной темой является появление у «классиков» последователей, которые в своих произведениях расширяют толкование основных идея, создают более углубленные или наоборот упрощенные образы похожих героев.

После «Капитанской дочки» Пушкина Григорий Данилевский в 1870-1880 годах написал очень похожие по фабуле и набору персонажей «Потемкин на Дунае», «Княжна Тараканова», «На Индию при Петре I».

Или вот что вспоминает известный театральный критик: "Писали десятки лет "под Островского", а затем писали "под Чехова..." Это была настоящая "чехомания".

По мнению Гурвича, основное отличие между классиками и беллетристами заключается в том, что классики сосредотачивались на индивидуальном, а беллетристы на типовом.

Небезосновательна мысль, что "в средних... произведениях есть своя, иногда немалая доля общечеловеческого". Именно "доля". Разница между классическим образом и беллетристическим – не столько содержательная, сколько структурная. Беллетрист не притязает на крупное обобщение, ему довольно характерности "местного" масштаба. Исторически фиксированное, социальное конкретное, наличное - доминанта второстепенной художественной структуры эпохи реализма. Беллетристический образ репрезентативен - постольку, поскольку обычно представляет среду, уклад, профессию и т.п.; школярские разборы скомпрометировали определение "представитель" а между тем оно подходит к персонажам литературы второго ряда - гораздо больше, чем к Онегину или Болконскому.

Дорогу реалистической прозе прокладывал Гоголь, и в его "Мертвых душах" доведена до предельной выраженности новая изобразительная установка: что ни лицо, то завершенный психологический тип (воплощение общечеловеческого), явленный в социально-конкретном качестве; вместе с тем достоверность типа осложнена условностью (следствие гиперболизации). Связи между человеком и средой - двоякие: положение героя определяет форму обнаружения типичного; обнаруживая себя, тип накладывает свою печать на все окружающее.

Имя Гоголя стало знаменем натуральной школы 40-х г., но и по своему составу, и по своим творческим устремлениям школа, как известно, не была однородной. На гоголевский уровень, на уровень его художественной диалектики смогли подняться немногие - Достоевский, Гончаров, Герцен; основная группа писателей решала серьезные, но менее сложные задачи. Беллетристы той поры художественно осваивали область прямых, однонаправленных зависимостей, а это - зависимость человека от его звания и состояния, от общественных установлений и условностей.

Генетически первичны "физиологические" очерки, запечатлевшие общество в разрезе, в многообразии видов человеческого существования и поведения, материализующих в себе социальную детерминацию. К очеркам примыкают сюжетные повествования, развивающие драматические мотивы (падение, гибель "одного из многих" под воздействием обстоятельств и т.п.). Нередки сочетания, смешения очерковости и сюжетности.

У ведущих беллетристов прослеживается динамика жанровых тенденций во всем их объеме. В прозе И.Панаева соседствуют: бесспорные "физиологии" ("Петербургский фельетонист", "Петербургский литературный промышленник"), повесть очеркового типа ("Онагр"), повесть с "физиологическим" уклонов и драматической коллизией ("Актеон"), роман социологического свойства ("Маменькин сынок"). Не тождественными, но подобными переходами скреплена проза Д.Григоровича. Легко заметить, что у Панаева произведения разных жанров озаглавлены однотипно - как рубрики единой' классификации, причем вводятся, наряду с общепринятыми, еще и специально подобранные, "беллетризованные" обозначения ("онагр", "актеон", "тля").

Следование за романом-образцом приводит к формированию жанрово-тематических направлений.

Связующие нити тянутся и от второго ряда к первому, и в обратном направлении; в обратном действует видообразущая функция.

Второй рад реагирует на импульс, идущий из первого рада, с того зачастую начинается формирование групповой общности. Карамзин и карамзинисты, Пушкин и поэты-романтики (область романтической поэмы), Чернышевский и роман о "новых людях" - вот общеизвестные примеры нисходящего воздействия крупной литературной силы. Один воздействует на многих, многие равняются на одного, а часто - на произведение, признаваемое образцом, путеуказателем. Образцу подражают, но не только и не всегда: усвоенные идеи и формы видоизменяются, перестраиваются; проявления видоизменяющей функции не менее многоразличны, чем варианты функции подготовил. При этом многоразличие растет: по мере подъема беллетристики раздвигается спектр разновидностей в рамках той и другой формы связей.

Видообразование "через" равнение на лидера укореняет художественные достижения, заверяет их ценность; заметнее делаются вехи развития, его предпосылки. В то же время рядовые литераторы, отправляясь от образца, вольно или невольно понижают его до уровня своих возможностей, прибегая к упрощениям, утрировке, схематизации (предел того - "инобытие" классического создания "в его необходимо профанном облике"). Потери на путях эволюции свидетельствуют о такой ее характерной черте, как повторяющийся перепад качественных показателей

В итоге

Книга Гурвича И.А. — это интересная работа по истории русской беллетристики, из которой можно узнать о забытых именах популярных писателей и о путях взаимодействия классиков и современных им беллетристов.